Проблема вторичной художественной условности в русском романе 1970-х – начала 1980-х годов
Литература 1970-х годов отражает сложность и неоднозначность общественно-политической и духовной жизни эпохи «развитого социализма» с характерным для неё двоемыслием. Противоречия эпохи отразились не только в содержании произведений, но и в форме, которая в условиях цензуры становилась особенно «содержательной», подспудно предлагая альтернативные принципы видения мира. В частности, противоречия эпохи нашли отражение в кризисе традиционной модели соцреалистического романа и в поиске новых жанровых решений.
Традиционный роман соцреализма ориентирован на принцип жизнеподобия, которое воспринималось как средство художественного исследования исторических закономерностей, помогающее человечеству победить «в схватке с оковами старого мира». С позиций маркистско-ленинской культурной парадигмы, перспективы развития советского романа выглядели оптимистично. Предполагалось, что поскольку «советская литература способна научно осмыслить историю, видеть в ней не хаос, а закономерности»[1], то соцреалистический роман эпопейного типа неизбежно станет наиболее приметной формой.
На практике в 1970-е годы в русле «канонического» соцреализма создаются рыхлые, растянутые повествования, в которых большой захват событий сочетается с идеологическими шаблонами, натужной монументальностью (романы «Вечный зов» А. Иванова, «Истоки» Г. Коновалова, «Иду на грозу» Д. Гранина). Критики этого периода (А. Бочаров, И. Золотусский, Г. Белая) отмечают потребность в масштабном социально-философском романе, стягивающем воедино главные проблемы духовной жизни современников. Но эти проблемы нуждались в глубоком осмыслении, не имеющем ничего общего с подгонкой под идеологические клише.
Вместе с тем, как показали углубленные исследования жанра советского романа, в глубине структуры соцреализма лежит сказочная подоснова, формирующая образ «якобы достоверного» мира[2]. Т.И. Суслова, изучающая проблемы художественной условности в контексте развития социалистического реализма, отмечает: «Противоречивое, проблемное изображение действительности стало подменяться изображением её чисто внешней стороны, искусство лишилось непосредственности, раскрепощённости, в нём стала преобладать политическая заданность на изображение исключительно передового, положительного в жизни. …Требование реализма в искусстве вылилось также в создание мифа о прекрасной жизни»[3].
В полемике с идеологизированным образом мира, который создавался в советском искусстве, набирает силу тенденция, названная «правда жизни». Особую остроту спор о «правде жизни» обрел в период оттепели. Как реакция на идеологический схематизм в литературе возникает тенденция подчеркнутой публицистичности и «психологического натурализма» – течения, зародившегося в годы войны и раскрывающего лишенный возвышенно-условного ореола облик военного быта. В конце 1950-х – начале 1960-х к натуралистической поэтике обращаются авторы «лейтенантской прозы» Ю. Бондарев, Г. Бакланов, Ю. Гончаров, В. Быков, К. Воробьев и др. В романистике данная тенденция проявляется у авторов, освещающих острые проблемы недавней истории и современности и стремящихся к максимальной достоверности изложения. В романе-хронике К. Симонова «Живые и мертвые» рассказывается правда о первом, трагическом этапе войны. В романе В. Гроссмана «Жизнь и судьба» впервые исследуется феномен тоталитарного сознания. В романе А. Солженицына «В круге первом» и в его художественном исследовании «Архипелаг ГУЛАГ» с максимальной откровенностью говорится о проблемах столкновения личности с тоталитарной системой.
Несмотря на то, что эти факторы тормозили развитие условных форм, в начале 1960-х годов наблюдается их возрождение. В 1970-е годы условные формы применяются всё активнее. В драматургии – в пьесах и сценариях Г. Горина, в поэзии – в экспрессивной образности А. Вознесенского, в прозе – в произведениях А. Терца, В. Катаева, В. Аксёнова, Ф. Искандера, в повестях Ю. Рытхэу, в “Первой любви Ходжи Насредина” (1974) Т. Зульфикарова, «Тайне Сорни-най» (1976) Ю. Шесталова и другие. Начинает отчетливо проявляться тенденция, которую А.Г. Бочаров назвал тенденцией к философизации и интеллектуализации прозы. Об интеллектуализации современной прозы А.Г. Бочаров писал: «Речь идет о процессе, присущем всей мировой литературе ХХ века: увеличивать не просто познавательную, а именно интеллектуальную её ёмкость»[4]. О философизации художественного мышления писала Г. Белая: «Писателей интересуют универсальные истины, определяющие жизнь человека в человечестве. Мир осознается в контексте бытия, а не в контексте ограниченных во времени исторических событий»[5].
Активизация художественной условности в советской литературе 1970-х годов была обусловлена целым комплексом общекультурных и эстетических факторов. Сегодня можно говорить о том, что возрождение условных форм стало одним из проявлений кризиса общественного сознания, официальной ценностной системы. В условиях этого кризиса начинается поиск иных основ самосознания, проявляющийся в обращении к истории, корням, в попытках осмыслить место человека в мироздании. Кризис официальной идеологической парадигмы в литературе проявился в подспудном поиске новых форм видения мира, истории и личности, что не могло не проявиться в трансформациях романной формы.
Роман 1970-х находился в состоянии поиска – поиска новых идей и форм, новых героев и конфликтов, поиска нового масштабного ракурса изображения жизни. В эти годы появляются романы, для которых характерно осознание сложности отношений между личностью и обществом, серьёзное отношение к внутреннему миру человека, сочувствие к его праву на личную позицию. Литература 1970-х ставит проблемы, насущные как для всего общества, так и для бытия отдельной личности: поиск вечных нравственных основ, переосмысление истории, проблематизация традиционных конфликтов, погружение в сферу субъективного. В ряду произведений такого рода находятся тетралогия Ф. Абрамова «Братья и сёстры»(1958-1978), романы И. Акулова «Касьян Остудный» (1979), Д. Гранина «Картина» (1980), Ч. Айтматова «И дольше века длится день» (1980), Юрия Домбровского «Факультет ненужных вещей» (1964-1978), Юрия Трифонова «Старик» (1978), «Время и место» (1980). О поисках гармонии, стремлении дать масштабное художественное осмысление взаимосвязей человека с окружающим миром свидетельствуют идейно-эстетические свойства натурфилософской прозы В. Астафьева, Ч.Айтматова, В. Белова, С. Залыгина, А.Кима, В. Распутина[6].
Заметной тенденцией в романе этого периода становится появление ярких сатирических произведений, построенных на основе гротеска – форме, эффектно обыгрывающей существующие расхождения между официальным языком и реальностью. Эта тенденция выразилась в романах «Жизнь и необыкновенные приключения солдата Ивана Чонкина» (1963-1979) В. Войновича, «Остров Крым» (1981) В. Аксёнова. Эпическое завершение оказывается возможным в «карнавальных» формах. На основе игры между отжившими клише и реальностью, выворачивающей их наизнанку, создаётся принципиально диалогичный «смеховой» эпос.
Одновременно пробуждается интерес к модернистским художественным системам. Параллельно с расширением палитры выразительных средств и более смелым использованием возможностей художественной условности в отечественное искусство 1970-х всё активнее проникает игровой элемент. В искусстве осваиваются трансформации и смешения формы, пространства и времени, одновременно появляются ирония, иносказание. Зарождение постмодернизма вводит в отечественную литературу новый тип мировидения: хаографические модели плюралистического мира[7]. Развивается далекая от жизнеподобия, хотя и вполне рациональная поэтика языковой игры.
На возрождение условных форм оказали влияние и национальные литературы, вбирающие в себя различные мифологические и фольклорные модели. 1970-е годы – время расцвета национальных литератур в Советском Союзе. Национальные литературы существенно обогащают советскую литературу этого периода новыми темами, нетрадиционными образами и выразительными средствами, своеобразным культурным колоритом. Литературы Латвии, Литвы, Эстонии характеризуют богатые культурные традиции, что обусловливает развитие субъективно-повествовательной структуры, помогающей глубже проникать во внутренний мир героев (романы М. Слуцкиса, И. Микелинскаса)[8]. Отличительной чертой литературы среднеазиатских республик становится опора на традиции восточного притчевого мышления, а литература народов Севера «несёт на себе печать преемственности мифологической культуры и культуры цивилизованной как форм духовного опыта»[9].
В советской литературе идет процесс обогащения традиционной реалистической образности эстетическими принципами национальных литератур. Можно назвать целый ряд произведений Ч. Айтматова и Т. Пулатова, «Шёл по дороге человек» (1972-1973) О. Чиладзе , “Дата Туташхиа”(1979), Ч. Амирэджиби «Закон вечности» (1980) Н. Думбадзе, в поэтике которых нашла отражение национальная модель мира, вбирающая в себя мифологическую и фольклорную модели.
Показательна эволюция Ч. Айтматова. Г. Гачев отмечает «непривычный тип художественности» произведений Ч. Айтматова. В его произведениях, где доминирует жизнеподобная структура, появляются вставные жанры легенды, притчи. При этом условность не противоречит реалистическому методу писателя, а является одним из современных его выражений. Художественная условность, мифологизация в произведениях Ч. Айтматова – это «способ размышления о вечном, о тех категориях бытия, которые существенны для нас в любой исторический момент, о духовном завещании прошлых эпох»[10].
Н.Л. Лейдерман и М.Н. Липовецкий указывают на то, что конструктивным принципом поэтики «интеллектуальной прозы», течения, набравшего силу в 1970-е годы, становится притчевость, соединяющая два плана: конкретно-изобразительный и обобщенно-метафизический: «…В рамках интеллектуального течения 1970-х годов вырабатывается целая система приёмов, позволяющая пластично и парадоксально сталкивать первый и второй планы притчеобразной конструкции»[11]. Исследователи называют важнейшие из этих приёмов: совмещение различных временных рядов, использование сюжетных моделей диспута, дискуссии, психологического эксперимента, детективного расследования, интеллектуальной экстраполяции, «мыслительного дискурса», фольклорно-мифологических включениий: «…Обращение к фольклорно-мифологическим моделям и мотивам воспринималось как проекция современного (первого) плана непосредственно на масштаб Вечности…»[12]. Введение условного фольклорно-мифологического плана в структуру романа задаёт вневременную систему оценок, гораздо более широкую по сравнению с традиционным социально-историческим ракурсом.
Рассмотрим некоторые романы, в которых тенденция к актуализации художественной условности проявилась достаточно отчетливо, попробуем определить место художественной условности в структуре романа, показать её роль в раскрытии авторской концепции мира и человека. Мы выбираем романы А. Кима «Белка» и В. Орлова «Альтист Данилов», использующие типы и формы вторичной художественной условности, наиболее характерные для романистики 1970-х годов.
[1] Бочаров А.Г. Бесконечность поиска М. 1982. С. 70.
[2] См.: Clark Katerina. Soviet Novel: History as Ritual. Chicago, London: Chicago Univ. Press, 1980.
[3] Суслова Т. И. Проблема художественной условности в современной эстетической теории (на примере советского искусства 70-х-80-х годов). Автореф. дис. на соискание ученой степени канд. философ, наук. Москва, 1989. С. 10.
[4] Бочаров А.Г. Бесконечность поиска М. 1982. С. 281
[5] Белая Г. А. Художественный мир современной прозы. М. 1983. С. 143.
[6] См.: Смирнова А.И. Русская натурфилософская проза 1960-1980-х годов: философия, мифология, поэтика. Автореф. дис. на соискание учен. степени доктора филолог. наук. Воронеж, 1995. С. 8.
[7] См.: Лейдерман, Н. Л. Современная русская литература [Текст] учеб. пособие для студентов вузов : в 3 кн. / Н. Л. Лейдерман, М. Н. Липовецкий. — М. : Эдиториал УРСС, 2001. — Кн. 2 : Семидесятые годы (1968-1986). — 288 с.
[8] См.: Лейдерман Н.Л. Движение времени и законы жанра. Свердловск, 1982, С. 172.
[9] Качмазова Н.Г. Современная русскоязычная проза народов Севера. Автореф. дис. на соискание учен. степени канд. филолог. наук. Екатеринбург, 1995. С. 24.
[10] Цурганова Е.А. Миф в романе Чингиза Айтматова «Плаха» и проблемы нового мышления // Современный роман. Опыт исследования. М., 1990. С. 70
[11] Лейдерман Н. Л., Липовецкий М. Н. Современная русская литература: В 3-х кн. Кн.3: В конце века (1986-1990-е годы). М.: Эдиториал УРСС, 2001. С. 133.
[12] Там же. С.136.
Далее: 1.1.1. Творческая индивидуальность. Духовные основания творчества Анатолия Кима
Грушевская В. Ю. Художественная условность в русском романе 1970-1980-х годов: дис. … к. филол. наук. Уральский государственный педагогический университет. Екатеринбург, 2007.