Аутентичность как философско-эстетический идеал в творчестве Егора Летова 1985-1993 годов

Грушевская, В. Ю. Аутентичность как философско-эстетический идеал в творчестве Егора Летова 1985-1993 годов / В. Ю. Грушевская. — Текст : непосредственный //  Русская рок-поэзия: текст и контекст: сборник научных трудов. —№ 24. — М.: Эдитус,  – 2024. –  С. 50-58.

Целью работы является анализ идеала аутентичности как одного из проявлений философско-психологической интенции поэзии Егора Летова 1985-1993 годов.

 

Ключевые слова: Егор Летов, рок-поэзия, сибирский панк-рок, русский авангард, аутентичность, подлинность, экзистенция.

 

В академических публикациях и субкультурных сообществах Егор Летов имеет репутацию интеллектуального лидера, оказавшего решающее влияние на мировоззрение представителей советского и русского панк-движения. Его авторитетность, живой отклик и признательность аудитории обусловлены не только поэтическим и музыкальным своеобразием, но и всей совокупностью интенциональных и ценностно-смысловых факторов, позволяющих автору выстраивать коммуникацию вокруг сложных, субъективно-значимых и одновременно актуальных проблем. В условиях повышенного внимания к проблемам коммуникации изучение подобного творческого опыта, а также вклада Летова в мировоззрение и культуру русского андеграунда обретают особую актуальность.

Исследование мировоззренческих доминант творчества Егора Летова для понимания специфики российского андеграунда особенно важно. В настоящее время предметом академических исследований становится своеобразие творческого метода, проявления авторского начала, ключевые концепции и мифопоэтика, основные мотивы и устойчивые образные ряды. Ю.В. Доманский, описывает выраженное посредством «формульной поэтики» авторское мироощущение, в котором взаимоисключающие крайности сливаются в синкретическое единство: деструктивное оказывается конструктивным, пессимистичное воспринимается как жизнеутверждающее, «и позитивные, и негативные образы оказываются неопределимыми» [5:84]. К числу регулярных проявлений такой амбивалентности относится особая позиция поэтического «Я» [21:63].

Другим объектом академических исследований проявлений авторского начала становится автобиографический миф, который анализируется на материале творчества, высказываний поэта о себе и элементов биографии, имевших широкий общественный резонанс [19].

Внимание целого ряда исследователей привлекает интенциональный план летовского дискурса, в частности, экзистенциальная проблематика творчества: мотив одиночества, нереализуемое стремление выйти за границы пространства и времени, желанное и недоступное пространство дома [14], категория смерти [19], концепт пути [15], концепт войны [12], миф экзистенциальной мобилизации [16], эсхатологический код [18].

Значимость философско-психологической интенции летовского творчества подтверждается не только исследованиями, но и авторскими комментариями: «я прежде всего занимаюсь разработкой слова, экспериментами над словом, психологией и философией, воплощенными в слове» [10].

Мы рассмотрим концепцию аутентичности как философско-эстетический идеал, часть авторского мироощущения и творческую установку Егора Летова. В данной статье тематический анализ будет производиться на материале песен и интервью 1985–1993 годов.

В работе «Панк в России: краткая история эволюции» [4: 29-30] феномен панка рассматривается как культура, основанная на принципах аутентичности. Однако концепция аутентичности весьма многогранна и вписана в контекст актуальных философских, психологических и культурологических исследований мышления, мотивации, коммуникации и поведения человека.

Ч. Гиньон, рассматривая варианты прочтения слова «аутентичность», выделяет экзистенциальный и этико-добродетельный подходы.  Автор объединяет вокруг современной концепции аутентичности ряд понятий:  самость, обращенность внутрь себя (inwardness) С. Кьеркегора, «Dasein» М. Хайдеггера и другие [3]. В экзистенциальной философии эти концепции используются для описания способа жизни, характеризуемого такими качествами как целостность, интенсивность, ясность, согласованность и честность. Экзистенциальный подход предполагает различие между глубокими внутренними убеждениями и интенциями, определяющими «я», и внешними проявлениями, характеризующими поведение человека в социальном пространстве. Хотя в философии аутентичность чаще всего рассматривается как идеал или проект, для которого характерно стремление к соответствию человека самому себе, согласованность между внешним и внутренним, данная концепция оказалась оказался востребована в тяготеющих к экзистенциализму психотерапевтических практиках. В психологии выделяют [1: 33] пять основных направлений исследования аутентичности:

  • как синонима «Я» в контексте психологии самосознания, позволяющего «познать истинные собственные потребности и возможности»;
  • отождествление феноменов «аутентичности» и «идентичности»;
  • рассмотрение «аутентичности» как «подлинности» личности, ее соответствия самой себе и «приобретенным принципам, которые вносят смысл и гармонию в нашу жизнь», либо как проявление зрелости личности, достигаемое через преодоление ряда экзистенциальных кризисов;
  • трактовка аутентичности через обращение к категории «аутентичный способ бытия»;
  • раскрытие аутентичности, идентичности и «Я» как явлений дискурсивной природы, например, для обозначения соответствия внутреннего (взглядов, чувств, состояний) и внешнего (поведения и высказываний).

В летовском творчестве описанные выше идеи представлены достаточно широко. Наличие глубинного, внутреннего начала является важнейшей составляющей летовского мироощущения: «По моей неубитой душе плачет скорбно забытый разум», явно выражена трансцендентная часть летовской «я-концепции»: «я летаю снаружи всех измерений» [13: 265].

Однако гораздо чаще в летовской лирике эта часть не присутствует настолько явно. В песне «Простор открыт» она лишь мелькает в отражении, посылая таинственные сигналы: «Распахнулось настежь оконце / Скрипнули навзрыд половицы / В зеркале незваные гости / Подмигнули — померещились кому-то из нас» [13: 320].

В летовской лирике наблюдается «удвоение Я» – феномен, описываемый в экзистенциальной психологии как переживание аутентичности: «как будто мое субъектное Я совпадает с моим глубинным личностным Я» [22: 54]. Герой «Непонятной песенки» ходит «за собою по пятам» и упоенно наступает себе на пятки [13: 271], а в песне «Толчки и червячки» весело дурачится: «На цыпочках подкравшись к себе / Я позвонил и убежал» [13: 292].

В «Песенке о святости, мыше и камыше» основные коллизии разворачиваются именно вокруг этого невыразимого обозначаемого, которое: «ушами не услышать, мозгами не понять», «руками не потрогать, словами не назвать», «глазами не увидеть, мозгами не понять». Это многогранное нечто одновременно и «убийственная песенка матёрая», и приснившееся лирическому герою «что-то такое вот лихое, что никак не вспомнить ни мне, ни тебе», и источник духовного преображения: «Свят кто слышал отголосок / Дважды свят, кто видел отраженье / Стократно свят у кого лежит в кармане, то, что глазами не увидеть, мозгами не понять [13: 284].

В интервью Егор Летов активно использует лексику и образность, соответствующую авторскому пониманию аутентичности. Отвечая на вопрос о личном «секретном задании», он говорит о наличии «потаённой сущности», ее причастности к истинным для нее, невыразимым, необъятным вещам»: «Необходимо решиться обречь себя на безумную, крамольную, смертельную охоту за этим глубинным знанием — ухватить за хвост, за тень, спиздить, в конце концов, это изначальное, невыразимое, единственное знание, которое — суть всего. Все, что я делаю это попытка извлечь из себя его, ибо ощущаю себя его хранителем. Все мои настоящие песни — только об этом. Это и Русское Поле…, Мясная Избушка, Прыг-Скок, Про Дурачка. Это векторы, указатели. ничтожные, тщедушные, конечно. Но благодаря им я сподобился ощутить суровый, зловещий и праздничный сквознячок из чуть приотворенной двери, лучик из дверного глазка. Для меня единственно важное из всего, что происходи со мной и вокруг меня — эта вот открытая дверь, постоянное ожидающее присутствие истинного, родного начала, существующего параллельно всей этой дешевой бутафории» [9].

Таким образом, в летовском мироощущении присутствует как сама «потаенная сущность», так и изначальное знание, к которому только через неё можно приобщиться.

Летовский нонконформизм выражается в противостоянии знаменитому образу «пластмассового мира», победа которого, как кажется герою песни «Моя оборона», не оставляет шанса хрупкому глубинному «я»: «Последний кораблик остыл, Последний фонарик устал» [13: 241]. Лирический герой «Превосходной песни» болезненно ощущает свою чужеродность, обнаружив вокруг озлобленную и потакающую своим порокам банальность: «Ежедневно ужираться до грязи, до блевотины / Ругать совдеп ожирелой рыготиной / Учить своих ближних превосходной рогатиной / И чтить пресловутый человеческий фактор» [13: 263].

Фиксация чужеродности, подобная хайдегеровскому понятию заброшенности (Geworfenhei), обозначающему противоположное свободе погружение в повседневное человеческое существование, присутствует не только в творчестве, но и в прямых авторских высказываниях: «Здесь я диверсант, заброшенный на вражескую территорию. Этакий Штирлиц [8:77].

Сочетание отчужденности с твердым намерением противостоять гнетущему давлению повседневности у летовского Штирлица-диверсанта связано невозможностью выполнения «секретного задания» в рамках стереотипных социальных ролей. Жизнь «как у людей» приводит лишь к упрощению мира и выхолащиванию смыслов: «Все слои размокли. / Все слова истлели». Её печальным итогом становятся лишь страшные обломки вещей, времени и плоти: «В стоптанных ботинках / Годы и окурки / В стираных карманах / Паспорта и пальцы» [13: 240]. В жизнетворческом мироощущении Летова «пустые звуки, пустые дни» [13: 78] в равной степени неинтересны, лирический герой призывает единомышленников к бегству из убивающего дух пространства.

В этом контексте экспрессивно-гротескная образность «пластмассового мира» – это не столько прием осмеяния, сколько форма выражения того, что в философии В. Франкла называется «экзистенциальный вакуум» — «глубинное чувство утраты смысла, которое соединено с ощущением пустоты» [20: 24]. А изображение абсурдности поверхностного существования, в свою очередь, лишь способ указать на «праздничный сквознячок, из чуть приотворенной двери»: «мне все говорят — у тебя, мол, одна чернуха, мракобесие, депрессняк… Это ещё раз говорит о том, что ни хрена никто не петрит! Я вот совершенно трезво и искренне сейчас говорю — все мои песни (или почти все) — именно о ЛЮБВИ, СВЕТЕ И РАДОСТИ. То есть о том, КАКОВО — когда этого нет!» [6: 11].

В летовской системе возможность быть собой ощущается как присутствие «истинного, родного начала», которое противопоставляется «дешевой бутафории» спектакля социальных масок: «Праздник кончился, добрые люди примеряют условные лица», «принимают картинные позы» [13: 246].

Лирический герой Летова стремится разделить счастье подлинности с «сумасшедшими и смешными» единомышленниками. Летовский праздник многолюден, а важной частью авторского мироощущения является единение: «Я застал советский “вудсток” — последний, наверное, отчаянный, чудесный всплеск детской чистой, живой радости — в годах 84–88 — и сам этому, надеюсь, в какой-то мере посодействовал. Я застал праздник, я был на него приглашён. Такого больше не будет» [6: 11].

Летову важен социальный и культурный контекст, он не только ищет последователей, но и сам ощущает себя частью целого. Размышляя о природе рок-движения, он называет его религиозным действом, шаманством, животной музыкой, формой потока сознания. Характеризуя этот процесс, Летов упоминает статью Германа Гессе «Братья Карамазовы, или закат Европы» в которой усложненный и вобравший в себя темные глубины подсознания феномен аутентичности осмысляется сквозь призму системы образов великого романа, и карамазовщина воплощает «неоформленный материал душевной плазмы, порывы, которым нет имени», и которые, «способны говорить таким сильным, таким естественным, таким невинным голосом, что всякое добро и зло становятся сомнительными, а всякий закон – зыблемым» [2]. В летовской интерпретации этой статьи Достоевский является провозвестником движения, представители которого – «потенциальные самоубийцы (люди, у которых во главе угла своеволие, которые не боятся смерти — «нелюди»)» [7: 37].

В лирике конца 80-х – начала 90-х возникает череда чудаков — искателей подлинности. В их числе возвращающийся домой Маленький принц, взыскующий сигнала от таинственного «кого-то там» Плюшевый мишутка, и, конечно, всегда живой Дурачок, невыразимая цель поисков которого лежит вне рассудка. Летовские герои песни «Свобода» выступают носителями радикального мироощущения «не боящихся смерти»: «Как бежал за солнышком слепой Ивашка / Как садился ангел на плечо / Как рвалась и плавилась последняя рубашка / Как и что обрёл — обнял летящий Башлачёв?» [13: 285].

В летовской вселенной существует момент выбора – оставаться в бутафорской реальности, где «все как у людей», или двигаться дальше: «Либо человек остается в реальности, выходит как на неком этаже из лифта, а лифт уходит. И он на этом этаже начинает озлобляться, ожесточаться, цинично и злобно торговать собой» [11].

А что же происходит с теми, кто не покинул этот «невидимый лифт на запpедельный этаж» [13: 299]? Летов верит в важность и достижимость идеала, хотя это событие внутренней реальности не обязательно эффектно и заметно посторонним: «Если человек идет дальше, то он отсюда уходит, как Ян Кертис или Джим Моррисон, скажем. И не обязательно смерть, он может просто с ума сойти, или в горы податься. Он может просто на заводе до конца жизни проработать. Со стороны это будет непонятно» [11].

Наиболее узнаваемой частью концепции аутентичности является артикуляция субъективности (взглядов, чувств, состояний) и утверждение ценности самостоятельно определенных норм. Наличие дискурсивного аспекта позволит ввести данную концепцию в категориальный аппарат искусствоведческих исследований.

В XIX и XX веках сформировался особый вариант аутентичности в искусстве — образ художника, создающего аутентичное искусство независимо от одобрения публики.

Исследователями выделяются три формы аутентичности в искусстве:

  • «творческая» — постулирующая «обращение художника к глубинам собственного уникального Я»;
  • «эстетическая» — предполагающая, что произведение имеет автономный статус и всегда содержит в себе больше, нежели автор стремится в него вложить;
  • «рецептивная», в которой эффект аутентичности возникает внутри воспринимающего сознания субъекта. [17: 21].

Н.Т. Рымарь концептуализирует объединяющий эти три формы «эффект аутентичности», который «создается только в интерактивном взаимодействии всех трех участников эстетического события – автора, героя и читателя» [17: 22].

О важности эффекта аутентичности в летовском понимании творчества говорится неоднократно. «Я, вот, считаю, что самая наиважнейшая мера — это предельная живость автора, творца, его одержимость, безрассудство во время творческого акта» [9: 86]. Летов красочно описывает ошеломляющий эффект от «всяческих народных архаических ритуальных песнопений» — предельно искреннего любительского исполнения, звучащего «по-настоящему страшно, захватывающе, горько и светло» [9: 86].

Рецептивная аутентичность позволяет Летову ощущать себя частью непрерывного духовного и культурного движения: «Мне вот постоянно кажется, когда я встречаю что-нибудь настоящее, — что это — я. Я впервые, когда Doors услышал…— первое, что во мне возникло, это фраза: “Это я пою”. То же самое могу сказать и о фильмах Тарковского, и о Хлебникове, и о Достоевском, и о Вадиме Сидуре… могу до ночи перечислять» [6: 10].

Эффект аутентичности в летовской интерпретации превращает творчество в своеобразную духовную практику: «Когда ты НАСТОЯЩИЙ (снова это слово), как мне кажется, творчество излишне. Творчество — это как бы акт очищения, путь домой, через страдание, через расхлёбывание всей этой чудовищной грязи, всей этой патологии. Через это преодоление возникает… ПРОРЫВ. Как озарение» [6: 11-12].

Таким образом, философско-психологическую интенцию Егора Летова характеризует стремление через творчество обрести и выразить аутентичный способ бытия. Егора Летова можно назвать одним из ярчайших представителей культуры аутентичности русского андеграунда 80-х – 90-х годов XX века.

 

Литература

 

  1. Альперович В. Д. Кризис аутентичности: социально-психологический аспект [Текст] / В. Д. Альперович // Северо-кавказский психологический вестник. – 2008. – Т. 6, № 1. – С. 33-40. – EDN QNEEYI.
  2. Гессе Г. Братья Карамазовы, или закат Европы [Электронный ресурс] // Hermann Hesse – Режим доступа: http://www.hesse.ru/books/articles/?ar=41 (дата обращения: 04.03.2024).
  3. Гиньон Ч. Аутентичность [Текст] / Ч. Гиньон // Омский научный вестник. Серия Общество. История. Современность. – 2018. – № 1. – С. 66-74. – DOI 10.25206/2542-0488-2018-1-66-74. – EDN TGSOYD.
  4. Гололобов И. Панк в России: краткая история эволюции [Текст] / И. Гололобов, И. Стейнхольт, Х. Пилкингтон // Логос. – 2016. – Т. 26, № 4(113). – С. 27-62. – EDN XAHIID.
  5. Доманский, Ю. В. Формульная поэтика Егора Летова [Текст] / Ю. В. Доманский. – Москва ; Калуга ; Венеция : Bull Terrier Records, 2018. – 158 с. – ISBN 978-5-98585-211-0. – EDN POAGOZ.
  6. Егор Летов: 200 лет одиночества [Текст] // Контр Культ Ур’а . — 1991. — №3. – С. 7-13.
  7. Егор Летов: Одиночки опаснее для социума, чем целое движение [Текст] // УР ЛАЙТ. — 1988. — №5 (23). — С. 36-39.
  8. Егор Летов: Приятного Аппетита! (1990) [Текст] // Егор Летов. Я не верю в анархию . — 2001. — №3. — С. 75-87.
  9. Егор Летов: Приятного Аппетита! (Интервью с Егором Летовым) [Электронный ресурс] // Гражданская оборона. Официальный сайт группы – Режим доступа: http://www.hesse.ru/books/articles/?ar=41 (дата обращения: 04.03.2024).
  10. Егор Летов: Рок — это дело проигравшее [Текст] // Наш. — 2001. — №1–2
  11. Егор Летов: Сейчас не имеет смысла заниматься роком [Текст] // РИО. — 1989. — №38.
  12. Корчинский, А. В. Диалектика военного мифа. Егор Летов и (пост)советская политика памяти [Текст] / А. В. Корчинский // Диалог со временем. – 2016. – № 54. – С. 251-265. – EDN VVNLRB.
  13. Летов Е. Стихи. [Текст] / Е. Летов – М.: Выргород, 2018. – 548 c.
  14. Новицкая А. С. Мотив возвращения в творчестве Егора Летова [Текст] / А. С. Новицкая // Русская рок-поэзия: текст и контекст. – 2016. – № 16. – С. 168-171. – EDN WXITYN.
  15. Пауэр К. Ю. Мотив пути в русской рок-поэзии (на примере творчества Александра Башлачева, Егора Летова и Янки Дягилевой) [Текст] / К. Ю. Пауэр // Вестник Череповецкого государственного университета. – 2017. – № 4(79). – С. 82-89. – DOI 10.23859/1994-0637-2017-4-79-13. – EDN ZCDJHN.
  16. Половинкин, Н. Н. Пограничное состояние сознания в лирике Егора Летова [Текст] / Н. Н. Половинкин // Человек: границы бытия. Барнаул: Алтайский государственный педагогический университет, 2018. – С. 102-111. – EDN PPFBCL.
  17. Рымарь Т. Н. Проблема аутентичности художественного высказывания в ситуации кризиса языка в ХХ в. [Текст] / Рымарь Т. Н. //Самара: Самарский гос. ун-т, кафедра русской и зарубежной литературы. – 2013.
  18. Сильченко Г. В. Эсхатология в поэтике Егора Летова [Текст] / Г. В. Сильченко, А. А. Нененко // VIII Кирилло-Мефодиевские чтения «Славянское слово в контексте времени». – Ишим, 2016. – С. 88-95. – EDN WQNRLF.
  19. Станкович З. Г. Рефлексия собственной жизни и смерти в текстах произведений Егора Летова [Текст] / З. Г. Станкович // Русская рок-поэзия: текст и контекст. – 2019. – № 19. – С. 182-187. – EDN FFEESQ.
  20. Франкл В. Человек в поисках смысла [Текст] / Франкл В. — М.: Прогресс, 1990. — 368с.
  21. Черняков А. Н. «Снаружи всех измерений»: имперсональная топика Егора Летова [Текст] / А. Н. Черняков, Т. В. Цвигун // Вестник Балтийского федерального университета им. И. Канта. Серия: Филология, педагогика, психология. – 2017. – № 4. – С. 63-70. – EDN UXULGP.
  22. Шумский В.Б. «Смерть» и «возрождение» субъекта: индивидуальность в историко-культурном и экзистенциальных контекстах [Текст] / В.Б. Шумский // Мир психологии: журнал. – М. : Изд-во Московский психологосоциальный университет, 2011. – №1. – С. 44-55.

 

Помни имя свое: опыт преодоления кризиса идентичности в творчестве Егора Летова 1993-2007 гг.