Грушевская, В. Ю. Помни имя свое: опыт преодоления кризиса идентичности в творчестве Егора Летова 1993–2007 гг. / В. Ю. Грушевская. — Текст : непосредственный // Политическая лингвистика. – 2024. – №3. – С. 159-167.

 

 

В работе анализируются особенности проработки «я-концепции» в творчестве Егора Летова. Целью статьи является анализ сюжета преодоления кризиса идентичности на материале песен и интервью Егора Летова 1993-2007 годов. Структурно-функциональный и дискурсивный методы анализа позволяют соотнести их идейно-художественные доминанты творчества Егора Летова с контекстуальными и интенциональными факторами: гражданской позицией, особенностями мироощущения автора, влиянием социально-политического и культурного контекста. В работе прослеживается конфликт между стремлением личности к подлинности и процессами деформации и дегуманизации культуры. Выявляется способность художественных практик Егора Летова объединять автора и аудиторию в едином дискурсивном пространстве вокруг общего опыта преодоления экзистенциального и культурного кризиса. Работа носит междисциплинарный характер, представлены подходы к анализу дискурсивных практик, используемые в социологии, психологии и психолингвистике.

 

Ключевые слова: Егор Летов, рок-поэзия, сибирский панк-рок, русский авангард, аутентичность, коллективная травма, художественная практика, культурная идентичность.

 

Актуальность темы исследования обусловлена несколькими обстоятельствами. Во-первых, к моменту 60-летоия Егора Летова и 40-летия группы «Гражданская оборона» накоплен значительный массив научных работ, посвященных летовскому творчеству, и этот материал нуждается в систематизации. Во-вторых, сохраняют актуальность исследования нарративов и художественных практик в период социально-политических кризисов. В-третьих, в условиях цифровой коммуникации, когда стираются границы между подлинным и неподлинным, и трансформируется сама субъектность, исследование аутентичности и взаимодействия художественных практик с внутренней реальностью личности вызывает особый исследовательский интерес.

В 90-е годы творческие проекты Егора Летова уже получили народное признание. Его альбомы распространялись на магнитофонных кассетах, песни звучали на улицах, а концертные площадки были переполнены. Лидеру сибирского панк-рока удалось сформировать независимое творческое пространство и канал контакта с аудиторией, работающий, как бы сейчас определили, по «вирусному» принципу.

В 1993 году Егор Летов участвует в создании молодежного движения «Русский прорыв» и проводит с единомышленниками ряд акций: выступление у осажденного дома Советов (октябрь 1993), на первомайском митинге у МГУ, рок-акцию «Русский прорыв» (май 1994). Открытая политическая позиция Егора Летова, отстаивающего свои коммунистические и патриотические убеждения в многочисленных публичных выступлениях и творческих проектах, оказалась неожиданной для той части аудитории, которая интерпретировала летовский антагонизм ранних этапов как антисоветскую риторику. Сам же автор объяснял, что в ранние годы воевал с «дисциплинарно-санаторным» режимом не ради «демократии» и капитализма, а «ради торжества истинных коммунистических идеалов, в, которые в последние годы Советской власти были дискредитированы» [Летов 1995]. Такое высказывание, хотя и содержит значительную долю эпатажа, тем не менее, вполне укладывается в параметры летовского художественно-эстетического идеала, проявившегося уже 80-е годы.

Исследования мировоззренческих доминант творчества Егора Летова посвящен целый ряд академических работ. Ю.В. Доманский, описывает выраженное посредством «формульной поэтики» авторское мироощущение, в котором взаимоисключающие крайности сливаются в синкретическое единство [5:84]. А. Н. Черняков, Т. В. Цвигун анализируют особую позицию лирического «Я» — одновременно самоутвеждающуюся и трансцендентную, находящуюся в постоянном утверждении-преодолении [21:63]. Объектом исследования Н. Ю. Лётина является автобиографический миф «метафизического панк-рокера», собранный из высказываний поэта о себе в средствах массовой коммуникации, непосредственно в творчестве автора и эстетически значимых элементов биографии, имевших широкий общественный резонанс [Лётин 2011], З. Г. Станкович рассматривает саморефлексию лирического субъекта Егора Летова как народного рок-поэта [Станкович 2019]. Внимание целого ряда исследователей привлекает экзистенциальная проблематика творчества: мотив одиночества, нереализуемое стремление выйти за границы пространства и времени, желанное и недоступное пространство дома, категория смерти, концепт пути, концепт войны, миф экзистенциальной мобилизации, религиозный и эсхатологический код.

Философско-эстетический идеал Егора Летова уже в 1985-1993 годы проявился как стремление к раскрытию подлинного «я». Ценность глубинного внутреннего начала, которое «ушами не услышать, мозгами не понять» [Летов 2018: 284], является важнейшей составляющей раннего творчества. Для автора «постоянное ожидающее присутствие истинного, родного начала, существующего параллельно всей этой дешевой бутафории» [Летов 2001a], опыты самонаблюдения и аутентичного бытия становятся творческим импульсом. При экзистенциальном прочтении экспрессивно-гротескная образность «пластмассового мира» – это не столько прием осмеяния социальной реальности, сколько форма отторжения пустоты поверхностного существования. Прочь от бутафорской реальности бегут летовские искатели подлинности: Маленький принц, Плюшевый Мишутка, слепой Ивашка, ходящий по миру в поисках невыразимого Дурачок.

Егору Летову важно создать в альбомах и живых выступлениях то, что Т. Н. Рымарь определяет как «эффект аутентичности» — интерактивное взаимодействие «всех трех участников эстетического события – автора, героя и читателя» [Рымарь 2013: 22]. Аутентичное искусство также предполагает принципиальную независимость автора и особую форму автокоммуникации [Клюкина 2020], обращенной к глубинам собственного «я». Совокупность летовских выступлений, альбомов и интервью также продуктивно рассматривать, опираясь на предложенную В.А. Кленовской концепцию «арт-практик» — форм проявления субъектности, которые являются актом философствования [Кленовская 2023: 26], а также художественными формами «воплощения идей и концепций философствования» [Кленовская 2023: 157].

Многие выделенные В.А. Кленовской признаки арт-практик (экспериментальный характер, принцип коллажа, интермедийность, интерпретативность, принцип действенности, коммуникативность, приватизация публичного пространства, перформативность) можно обнаружить в творчестве Егора Летова. Автор особое внимание обращает на нацеленность арт-практик на самопостижение, самотрансформацию и выход на новый глубинный уровень аутентичности: «Арт-практики дают возможность человеку использовать поэтический ресурс, который возвращает человеку целостность средствами интерпретации, что, в свою очередь, позволяет обрести онтологическую связь с миром» [Кленовская 2023: 161]. Именно в этом ключе Егор Летов описывал свои творческие задачи: «Ведь, по большому счету, я не совсем музыкант, для меня это вынужденная творческая форма контакта с массами, потому что поэзия у нас не в чести. А я прежде всего занимаюсь разработкой слова, экспериментами над словом, психологией и философией, воплощенными в слове» [Летов 2001b].

Проблема аутентичного существования занимает важное место в системе ценностей второй половины XX века, в русле которой развивается философия, психология и искусство. Аутентичность в философии Хайдеггера связана со свободой самоопределения. Примером постановки проблем самосознания, самодетерминации, назначения человека и смысла жизни в рамках марксистской антропологии является работа философа и культуролога В.С. Библер «Самостоянье человека. Предметная деятельность в концепции Маркса и самодетерминация индивида», в которой внутренние парадоксы самодетерминации анализируется как логическая идеализация, которая могла бы быть осуществима «лишь при определенных социальных условиях, на основе ликвидации «отчужденного труда» [Библер 1993: 83]. В контексте психологии аутентичность понимается как способность личности познать истинные собственные потребности и возможности, стать идентичной самой себе, и обрести «человеческую подлинность», предполагающую «верность своей собственной личности и приобретенным принципам, которые вносят смысл и гармонию в нашу жизнь» [Дериси 2008: 21]. Отечественная психология бытия (З.И. Рябикина, Ю.В. Сорокина, М.В. Рагулина) и гуманистически ориентированная психология (Д.А. Леонтьев, Л.Я. Дорфман, Е. Осин) опираясь отчасти на теории гуманистической психологии (К. Роджерс, А. Маслоу, C. Мадди) и психологии самосознания (У. Джеймс, З. Фрейд, К.-Г. Юнг, И.С. Кон, B.С. Мерлин, И.В. Чеснокова, В.В. Столин), отчасти на «субъектный подход, уходящий корнями в марксистско-ленинскую парадигму, ассоциирует аутентичность, в основном, с творческими самостоятельными преобразованиями своего бытия и бытия окружающих людей как особым, аутентичным, способом бытия личности» [Альперович 2008: 38]. Концепция аутентичности становится жизнетворческой и художественной практикой, давшей импульс развития молодежным субкультурам. В работе «Панк в России: краткая история эволюции» [Гололобов 2016: 29-30] феномен панка рассматривается как культура, основанная на принципах аутентичности.  Д.А. Литвина определяет аутентичность как некоторое «качество (суб)культуры, которое делает ее «подлинной», а также характеристику, которая помогает очертить круг «настоящих» участников движения от «позеров», вслепую следующих трендам [Литвина 2019: 326]. Е.С. Шерстнёва отмечает влияние на летовское творчество психоделической музыки 60-х [Шерстнёва 2014: 263-264], идейной основой которой также являлось исследование тайн внутреннего мира.

Для понимания ключевого конфликта летовского творчества этого периода также продуктивно использовать психологический и социологический подходы, интерпретирующие культурные репрезентации травмы. Психологический подход описывает эффект проговаривания травматического опыта и спонтанного выражения чувств, которое ложится в основу целого ряда культурных и терапевтических практик, основанных на катарсисе [Александров 2011]. В работах, посвященных проблемам самокатегоризации и социальной идентичности, подчеркивается значимость социальной  идентичности как одной из важнейших составляющих Я-образа и рассматривается кризис идентичности как особая ситуация массового сознания (и… сознания отдельного индивида), когда большинство социальных категорий, посредством которых человек определял себя и свое место в обществе, кажутся утратившими свои границы и свою ценность» [Альперович 2008: 35].

Социолог П. Штомпка [Штомпка 2001] соотнес понятие травмы с социальным организмом и описал деструктивное влияние шока, связанного с резким изменением систем семантики и ценностей. Социологический подход изучает «коллективную травму» как событие, которое затрагивает все общество и воспринимается угрозой для коллективной идентичности [Александер 2013: 255]. Травма, оформленная в публичных дискурсах и используемая в качестве маркера, изучается как культурная травма. Термин «культурная травма» также относят к потере смысла или к удару по культурным ценностям, разделяемым группой. О. А. Добрина выделяет угрозу культурной идентичности как особый аспект травмы, «понимаемой как тождественность человека или социума самим себе, непрерывности прошлого, настоящего и планируемого будущего, риск утраты чувства согласованности и смысла исторического пути сообщества и жизненного пути человека в нем». Такая травма «задевает глубинное ядро идентичности — ценности, убеждения, верования и выражающие их символы» [Добрынина 2019: 82].

При интеграции аналитики травмы в эстетический дискурс обнаруживается особый тип текста — «терапевтическое письмо», где «автор ставит перед собой задачу создать пространство диалога между читателем и текстом для того, чтобы читатель имел возможность экспроприировать язык дискурса травмы и в этом диалоге испытать терапевтическое воздействие» [Фокеева 2020: 16]. Катарсис, возникающий при восприятии таких произведений, выступает художественным проявлением кризиса, за которым следует разрешение внутренних конфликтов, очищение и оздоровление. Эффект аутентичности позволяет объединить автора и аудиторию в едином дискурсивном пространстве, в котором каждый участник может присвоить эстетически проявленный опыт прохождения кризиса.

Для самого Егора Летова катарсическое начало в творчестве – это не просто эстетический эффект, но и практика восстановления целостности: «Творчество — это как бы акт очищения, путь домой, через страдание, через расхлёбывание всей этой чудовищной грязи, всей этой патологии. Через это преодоление возникает… ПРОРЫВ. Как озарение» [Летов 1991: 11-12].

Цель данной статьи – проанализировать сюжет преодоления кризиса идентичности в творчестве Егора Летова 1993-2007 годов. Работа носит междисциплинарный характер, представлены подходы к анализу дискурсивных и художественных практик, используемые в филологии, социологии, психологии, психолингвистике.

Трансформация ценностей российского общества в 90-е годы Егором Летовым была воспринята как экзистенциальная катастрофа: «Мы здесь отстаиваем некие ценности перед огромной вселенной, бесчеловечной, бесчувственной, безжалостной». «Сейчас мы проигрываем на всех фронтах. На Западе уже живых не осталось. …Сейчас нас теснят в родном доме. … Единственное, что мы можем, — удержать наш фронт, где мы пока терпим поражение за поражением» [Летов 1995].

Шоковая образность изначально использовалась Егором Летовым как прием, направленный против отстраненности, равнодушия и автоматизма восприятия авторского высказывания. И.А. Шадринина отмечает, что у Летова «лечение равнодушия через боль и отвращение направлено на достижение катарсиса» [Шадрихина 2014: 52]. Составляя композицию из фрагментов интервью Егора Летова, Д. Аграновский охарактеризовал творчество начала 90-х как «крик убиваемой советской культуры — так кричит живое существо, попавшее в кислоту» [Летов 1995].

После 1993 года основой внутреннего конфликта лирического героя становится переживание кризиса идентичности. В песне «Победа» (1993), посвященной защитникам Дома Советов, лирический герой обнаруживает, насколько значимой частью личности была разрушающаяся социальная идентичность: «Стать бы во весь рост — да нету больше ног / Сжать ладонь в кулак — да нечего сжимать / Hету больше слов, нету больше нас / Лишь одно осталось на свете — Победа» [Летов 2018: 350].

В песне «Новый день» (1994) характерная монтажная склейка синтаксических структур в единый образ включает метафоры утраты жизненных ориентиров: «шальные искры канули в золе / на моей земле пахнет горечью», «костры и звезды вымокли дотла», «пути-дорожки скомканы во мгле», образы распада «алые ручьи, палые грачи, стоптанная грязь»; искажения прошлого, разрушения настоящего и утраты будущего: «запретная быль, бетонная пыль, проданная даль»  [Летов 2018: 411].

В композиции «Нечего терять» (1995) эмотивная лексика травмы (тошнота, тревога) переплетается с метафорами опустошённости: «Скользким узелком дорога затянулась, сорвалась / Лето, тошнота, тревога разразилась, улеглась / Гордая свеча погасла — новой так и не зажглось / Слишком рано, чтобы просыпаться, слишком поздно, чтобы спать / Нечего терять» [Летов 2018: 425]. Структурной основой композиции «На той стороне» (2002) становится образ лишенного связности и непрерывности времени. С помощью синтаксического параллелизма образ дня собирается из случайных цветовых, болевых и экзистенциальных признаков: «Белый белый понедельник — завсегда последний день / Молодой зелёный вторник — раскалённо-ясный день / Желтоватая среда — бессвязный воспалённый день / Фиолетовый четверг — такой огромный вечный день» [Летов 2018: 485].

В данных текстах присутствует характерный для летовской поэтики сдвиг признаков относительно слов, включенных в одно семантическое поле. В работе О.Р.  Темиршиной эта особенность определяется проявлением установки на самоадресацию, наряду с такими признаками внутренней речи как смысловые «зияния», неполный перевод образного материала в слово, пространственно-образное смещение, склейка синтаксических структур, не до конца развёрнутые словосочетания. Такая неполнота характерна для внутреннего монолога и связана с непроговариванием некоторых очевидных самому автору элементов высказывания, а также стремлением в едином образе передать целостное впечатление без логического разделения объектов [Темиршина  2022].

Разработанная Егором Летовым система выразительных средств, включающая поэтику внутренней речи, особенности звучания (напряженный тон, звуковые и вокальные артефакты, характерные крики в сочетании с нарочито «грязным» звучанием и «гаражным» звуком), свойственной психоделической музыке композиции (коллажная структура, манипуляции с записью, репетитивность) позволяет выстраивать художественные практики вокруг проблем подлинности и самоосуществления личности. В период 1993-1997 годов на первый план выходит социально-политический аспект и летовское творчество оказывается способно выразить коллективный опыт кризиса социальной идентичности.

Активность жизнетворческой позиции не позволяет автору ограничиваться погружением в травматический аспект происходящего. Во многих композициях образам распада противопоставлены позитивные формулы-повторения. Например, в песне «На той стороне» рефреном звучит надежда на восстановление целостности: «Но мы очнемся на другом берегу / И может быть вспомним» [Летов 2018: 485]; а в песне «Чужое» (2002) — способность оставаться собой провозглашается последним рубежом духовной обороны: «Только помни имя своё / Единственное имя своё / Настоящее имя своё / Подлинное имя своё / Истинное имя своё» [Летов 2009: 113] .

Такие синтаксически упорядоченные параллельные конструкции летовских текстов Е.С. Шерстнёвой соотносятся с матричными структурами «мантр и текстов, сопровождающих медитативные практики» а также с заговорами. Автор выявляет в тексте «Невыносимая лёгкость бытия» особый «заговорный локус, где происходит пересечение миров» [Шерстнёва 2014: 266].

В песне «Еще немного» (1994) характерная для заговора императивная часть-заклинание соединяет формулы избавления от боли и смерти: «Прикажу я ране — затянись, / Озорная пуля — промахнись» и формулы духовного преображения: «Загорятся крылья на ветру / Повторятся сказки наяву / Живые ливни брызнут нам в глаза / Земные боги выйдут нам навстречу» [Летов 2018: 410].

Заговорный императив в летовских текстах – это приоткрытая дверь в сакральное пространство, идеальный мир, преодолевший кризис. Поэтому в летовских песнях суггестивные образы экзистенциальной дезадаптации сменяются формулами преодоления: «Будет новый день / Ясный светлый день» [Летов 2018: 411]; «От родной земли до седьмых небес / Яростно и звонко звучало: Победа!» [Летов 2018: 350], «Вижу — поднимается с колен моя Родина!»

Анализируя летовские формулы жизнестойкости нельзя не учитывать амбивалентность летовской поэтики, парадоксальным образом соединяющей иронию и утверждение. Ю.В. Доманский, вводя термин «формульная поэтика», отмечает, что при повторах формулы обессмысливаются, «но в этом обессмысливании могут обретать смыслы новые, прежде этим формулам неведомые» [Доманский 2018: 12]. М.В. Колесник, анализируя особенности дискурсивной позиции сибирского панка, обнаруживает ее родство с древнерусским «антиповедением» юродивых и эпатажем авангарда [Колесник 2018]. И.А. Шадрихина отмечает, что идея борьбы как абсурдной, утопичной, но единственно возможной формы существования экзистенциалиста Летова близка к философии абсурда Камю [Шадрихина 2014, 52]. В культурном контексте эпохи Егор Летов отталкивается от практик демифологизации политических лозунгов, характерных для соц-арта и концептуализма. С.С.  Жогов показывает, как артефакты советского искусства становятся органической частью созданной Летовым эстетической и поэтической системы [Жогов 2001: 198].

Существует авторский комментарий, касающийся обстоятельств создания песни «Родина»: «Это одна из самых трагических песен, которые я сочинил. Песня про то, как поднимается с колен родина, которой, собственно говоря, и нет… И при этом петь о том, как родина подымается, — это очень мощно» [Летов 2004].

Мы видим, как дискурсивная двойственность становится основой внутреннего конфликта. С одной стороны, очевидная абсурдность формулы является неотъемлемой частью художественной выразительности, с другой стороны, эта абсурдность переживается трагически, а синтаксическая структура заговора, эмоциональность исполнения и трансовая музыкальная монотонность оказывается способами кодирования интенции преодоления, заново наполняющими лозунг личностно-значимым содержанием.

Эта двойственность распространяется и на цитатность летовских текстов. Анализируя летовское обращение с цитатами исследователи наряду с проявлениями концептуалистского метода, работающего с бессмысленностью идеологических клише, обнаруживают «откровенное любование материалом», особую летовскую стратегию, в которой безличный текст советских песен обретает своего автора в исполнителе [Жогов 2001: 198], «экстатическое» функционирование центральных советских мифологем [Шерстнёва 2014: 267-268], «переприсвоение» советского дискурса [Корчинский 2016].

Летовское погружение в глубины индивидуального сознания неизбежно приводит к обнаружению культурных моделей и структур, заложенных в детстве. Социологические концепции базовой личности, культурного кода или культурной идентичности описывают связи, устанавливающиеся между структурой личности и содержательным ядром культуры — совокупностью идеалов и образцов поведения, значимых для понимания своего «я», общих у людей, выросших в одной культуре. В летовские стилизации внутренней речи вплетается голос «базовой личности», собранный из произведений детской литературы: «Ещё немного — эх! — ещё чуть-чуть / Лишь только б ночку простоять да день продержаться» [Летов 2018: 410] (А. Гайдар. «Сказка про военную тайну, Мальчиша-Кибальчиша и его твердое слово»), или популярных советских песен: «Шальные искры канули в золе / На моей земле пахнет горечью» [Летов 2018: 411] (отсылка к песне на стихи Р. Рождественского «За того парня»). К летовским формам обращения к культурному коду также можно отнести многочисленные фольклорные и мифопоэтические элементы: заговорные синтаксические структуры, стилистику загадки, христианскую образность.

Характерным примером присвоения советского дискурса является авторское осмысление концепта коммунизма: «Не обязательно, будет светлое будущее или не будет, дело в том, что нужно пытаться просто… Для меня коммунизм — это система ценностей боевых, воинских, это постоянное преодоление среды, стихии, чего угодно» [Летов 1995].

Примером осознанного обращения к культуре, сформировавшей детские и юношеские идеалы, становится альбом кавер-версий песен 60-70-х годов «Звездопад» (2002): «Это родственные, во многих из которых меня как личности больше чем в собственных, песни»[1]. В летовской интерпретации версий «Красный конь» и «Город детства», «На дальней станции сойду» летовский вокал и контекстуальный контраст усиливают драматизм исполняемого материала. Характерная манера исполнения позволяет пересобрать в единое и наполненное личностно значимыми смыслами целое космическую фантастику «Звездопада», приключенческую романтику «Каравеллы» и «Белого безмолвия», сказочность песни «Солнце взойдет», народное звучание баллады «GREENFIELDS»/ «Город детства», положенной на стихи Роберта Рождественского, — все заложенную в детстве совокупность идеализированных представлений о будущем и человеческом призвании.

В альбоме «Звездопад» через исполнение услышанных в детстве песен осуществляется присвоение культурных пластов и активация культурной идентичности. Обнаруживается связь летовских формул преодоления с их структурными особенностями: «Это к счастью, друзья говорят», «Ночь пройдёт, наступит утро ясное, / Знаю, счастье нас с тобой ждёт». Философские строки Веры Матвеевой «Беды не тают, а дни улетают, но где-то надежда машет рукой» и стихи Григория Поженяна «Следы — это только то, что осталось, / Но всё остается с тобою навеки… / А тебе уже ничего не страшно» органично вплетаются в контекст летовской образности самоосуществления и жизнестойкости. В этом альбоме, также, как и во всем творчестве, заметное место занимает военная тематика: «Песня красноармейца» и «Шла война» Булата Окуджавы, «Песня о циркаче» и «Слово “Товарищ”» Михаила Анчарова, «На всю оставшуюся жизнь» Бориса Вахтина и Петра Фоменко.

В научной литературе существуют разные подходы к интерпретации летовской военной образности. С одной стороны, И.А.  Шадрихина рассматривает обращение к концепту войны как поэтический прием шока, направленный против автоматизма. Автор отмечает, что для Летова война – это способ прорыва тотальной детерминированности, «единственно возможная форма существования, позволяющая оставаться собой, способ преодоления себя самого и мира» [Шадрихина 2014: 52]. С другой стороны, А.В.  Корчинский обращает внимание на экстатическое перепроживание военной травмы: «именно возвращение историзма советскому военному мифу, выявление в нем травматического и даже катастрофического начал делает его в пределе общенациональным» [Корчинский 2016: 259]. Автор разделяет протестно-боевую и виктимно-травматическую ипостаси военной образности и отмечает, как советский военный миф наделяется чертами вселенской священной битвы.

Действительно, в песнях «Пой, революция!» (1994) и «Солнцеворот» (1996) обнаруживается способность летовской военной образности выступать символическим отображением экзистенциальной борьбы, усилия, прорыва, постоянного преодоления: «В поле дождик бродил живой / Ковылял по щекам ледяным / Поднимал в последний неравный бой / Тех, кто погиб молодым» [Летов 2018: 402]; «Наше дело пропащее, словно палец / Оторванный вражеской пулей / На священной народной войне / Словно санный след / Словно смертный бог / В мире без греха» [Летов 2018: 438].

Парадоксальность летовской поэтики обретает смысл в контексте экзистенциальной теории кризиса – чем сильнее внешнее давление, тем яснее осознается ценность невыразимой в обычных условиях подлинности и сильнее импульс к самопознанию: «Чем гуще сумрак — тем светлей в бою / Чем темнее ночь — тем скорей рассвет» (Новый день, 1994) [Летов 2018: 411], «Радуга над боем, / Радуга над бездной, / Радуга над кладбищем…/ Негасимый апрель» (Забота у нас такая, 1995) [Летов 2018: 435].

Пара «кризис–преображение» становится основой четырнадцатиминутной композиции «Невыносимая легкость бытия» (1996), которая практически целиком состоит из перечня характерных для внутренней речи «склеек» двух граней психической реальности в единый образ: «Какая боль —   Такая радуга / Да будет свят господь распят», «Звезда чадит, звезда поёт, звезда горит», «Hа израненной ладони сохнет подорожник / А в разорванной глотке зpеет / Невыносимая лёгкость бытия» [Летов 2018: 452].

В поздней лирике можно обнаружить возвращение к проблемам аутентичности, но теперь авторская «я-концепция» существенно усложняется. Композиция «Вселенская большая любовь» (2002) выстроена как совокупность предположений, с помощью которых лирический герой пытается определить природу человеческой подлинности: это и обретаемая «при вскрытии» душа, и социальный аспект идентичности, выраженный как причастность к «безостановочному народу», «оскаленной цепи бессмертных и живых», и праздничная непосредственность детского восприятия «внутри зеркально-новогоднего фонарика» [Летов 2018: 483]. Рефреном и названием композиции становится формула, объединяющая все перечисляемые грани подлинности в единое целое.

В песне «Колыбельная (Сияние)» (2005) актуализируется общность некоторых форм колыбельной и заговора. В эпической части анафора создает сакральное светлое пространство желанного покоя, объявшего весь мир. Здесь большое соседствует с малым: «Спят планеты и яблоки», внешнее с внутренним, боль с радостью: «Спят тревоги и радуги». Императивная часть содержит «заклинание» обретения цельности и восстановления внутренней гармонии: «Но сиянье обрушится вниз / Станет твоей судьбой», «станет твоей душой», «станет твоей землей», и, наконец, «станет самим тобой» [Летов 2018: 519].

В песне «Кто-то другой» (2005) самоирония соединяется с символикой духовного возрождения. Действие происходит во внутреннем сакральном пространстве: «в зеркальном сне», «в земном бреду». Произведение насыщено образами отражений – поэтическими метафорами самонаблюдения: «Я иду по весенней воде», «по речному льду», «…мне в ответ / В тишине улыбается кто-то». Образ духовного возрождения усиливается символами роста: «И грибы растут / И сады цветут», покоя (тишина, чистые небеса), гармонии с миром (звёзды в моей бороде), жизненной энергии, преодоление опыта безмолвия: «На коне я лечу / песни звонкие грозно кричу». Обретение контакта в подлинным «я» в финале выражено как встреча и пробуждение: «И ко мне приближается что-то / А живым зерном / Безымянным днём / Просыпается кто-то другой»  [Летов 2018: 507].

В песне «Без меня» (2002) убегающий из-под ног лирического героя мир уже не чужой, он наполнен смыслами, ценностями и жизнью: «Без меня — сирень, / без меня — герань / Без меня моя тень, / Без меня — поздравления оттуда сюда» [Летов 2018: 479].

Таким образом, совокупность художественных средств, включающая поэтику внутренней речи, эмоциональную окраску исполнения, психоделичность музыкальных композиций, интенциональные, контекстуальные и имиджевые особенности летовского творчества, синтезируется в многогранное единство, структурной основой которого является философский идеал и художественный эффект аутентичности. Конфликт между стремлением к подлинности и процессами деформации и дегуманизации культуры определил специфику идейно-художественного содержания летовского творчества 1993-2007 годов. В этот период художественные практики Егора Летова объединяют автора и аудиторию в едином дискурсивном пространстве вокруг общего опыта переживания и преодоления экзистенциального и культурного кризиса.

 

ИСТОЧНИКИ

1. Летов, Е. Егор Летов: «На Западе живых уже не осталось…» / Е. Летов. — Текст : непосредственный // Правда. – 1995. – 04.19 (№ 72).
2. Летов, Е. Егор Летов: 200 лет одиночества / Е. Летов — Текст : непосредственный // Контр Культ Ур’а . – 1991. – №3. – С. 7-13.
3. Летов, Е. Егор Летов: Рок — это дело проигравшее // Е. Летов — Текст : непосредственный // НАШ. – 2001b.  –  № 1–2.
4. Летов, Е. Егор Летов: Русский Прорыв / Е. Летов; составитель Д. Аграновский — Текст : непосредственный // Советская Россия. — 1995. — 7.12. (№ 145).
5. Летов, Е. Жизнь Как Чудо / Е. Летов; беседовал М. Семеляк — Текст : непосредственный // Афиша. — 2004. — 3.10 (№ 17 (37)). — С. 34-40

 

БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ СПИСОК

1. Александeр, Д. Смыслы социальной жизни: Культурсоциология / Д. Александр — М.: Изд. и консалтинговая группа «Праксис», 2013. — 640 с. — Текст : непосредственный.
2. Александров, А.А. Аналитико-катартическая терапия / А.А. Александров — Текст : непосредственный // Вестник психотерапии. — СПб. — 2011. — №40(45) — С.9-22.
3. Альперович, В. Д. Кризис аутентичности: социально-психологический аспект / В. Д. Альперович — Текст : непосредственный // Северо-кавказский психологический вестник. – 2008. – Т. 6, № 1. – С. 33-40.
4. Библер, В. С. Самостояние человека. Предметная деятельность в концепции Маркса и самодетерминация индивида. / В.С. Библер – Кемерово: «АЛЕФ» Гуманитарный Центр, 1993 —  96 с. — Текст : непосредственный.
5. Гололобов, И. Панк в России: краткая история эволюции / И. Гололобов, И. Стейнхольт, Х. Пилкингтон —Текст : непосредственный // Логос. – 2016. – Т. 26, № 4(113). – С. 27-62.
6. Дериси, О.Н. Человеческая подлинность/ О.Н. Дериси —Текст : непосредственный // Идентичность: Хрестоматия — М.: Издательство Московского психолого-социального института, 2008. — С. 20-24.
7. Добрина, О. А. Социальные риски современности и угрозы идентичности: системный анализ концепции культурной травмы П. Штомпки / О. А. Добрина — Текст : непосредственный // Системная психология и социология. – 2019. – № 3(31). – С. 105-116. – DOI 10.25688/2223-6872.2019.31.3.10.
8. Доманский, Ю. В. Формульная поэтика Егора Летова: Монография. / Ю.В. Доманский — М.; Калуга; Венеция: Bull Terrier Records, 2018. —160 с.
9. Жогов, С. С. Концептуализм в русском роке («Гражданская Оборона» Егора Летова и Московская концептуальная школа) / С.С. Жогов. — Текст : непосредственный //Русская рок-поэзия: текст и контекст. —2001. — №. 5. — С. 190-201.
10. Кленовская, В. А. Поэтический язык как способ бытия человека: практика аутентичности: специальность 7.1 «Онтология и теория познания» : диссертация на соискание ученой степени кандидата философских наук / Кленовская Василиса Александровна; «Южно-Уральский государственный гуманитарно-педагогический университет». — Челябинск, 2023. — 196 с. — Библиогр.: с. 175— 196. — Текст : непосредственный.
11. Клюкина, Л. А. Концепции автокоммуникации в гуманитарном знании XX века: сравнительный анализ / Л. А. Клюкина — Текст : непосредственный // Человек. Культура. Образование. – 2020. – № 4(38). – С. 11-28. – DOI 10.34130/2233-1277-2020-4-11.
12. Колесник, М. В. Юродство сибирского панка: масштабирование локального / М.В. Колесник — Текст : непосредственный //Визуальные образы современной культуры. Изучая локальность: фундаменальные схемы и исследовательские практики. — 2018. — С. 87-89.
13. Корчинский, А. В. Диалектика военного мифа. Егор Летов и (пост) советская политика памяти / А. В. Корчинский. — Текст : непосредственный //Диалог со временем. — 2016. — №. 54. — С. 251-265.
14. Летов, Е. Автографы. Черновые и беловые рукописи / Е.Летов. — Новосибирск: Культурное наследие, 2009. — 192 с. — Текст : непосредственный.
15. Летов, Е. Егор Летов: Приятного Аппетита! / Е. Летов. — Текст : непосредственный // Егор Летов. Я не верю в анархию. – М.: ООО «Скит Интернешнл», 2001a. – №3. – С. 75-87.
16. Летов, Е. Стихи / Е. Летов. – М.: Выргород, 2018. – 548 c. — Текст : непосредственный.
17. Лётин, Н. Ю. Мифопоэтический контекст поэзии Егора Летова / Н.Ю. Лётин. — Текст : непосредственный //Русская рок-поэзия: текст и контекст. — 2011. — №. 12. — С. 195-203.
18. Литвина, Д. А. Что значит быть настоящим: молодежные культуры в поисках аутентичности / Д.А. Литвина —Текст : непосредственный // Мониторинг общественного мнения: экономические и социальные перемены. – 2019. – №. 1 (149). – с. 324-341.
19. Рымарь, Т. Н. Проблема аутентичности художественного высказывания в ситуации кризиса языка в ХХ в. / Т. Н. Рымарь —Текст : непосредственный //Самара: Самарский гос. ун-т, кафедра русской и зарубежной литературы. – 2013.
20. Станкович, З. Г. Рефлексия собственной жизни и смерти в текстах произведений Егора Летова / З. Г. Станкович. — Текст : непосредственный // Русская рок-поэзия: текст и контекст. – 2019. – № 19. – С. 182-187.
21. Темиршина, О.Р. Грамматика поэта. Структуры внутренней речи в лирике Егора Летова /О.Р. Темиршина . — Текст : непосредственный // Вестник Томского государственного университета. Филология. — 2022. — № 80. — С. 269–290. doi: 10.17223/19986645/80/13
22. Фокеева, М. П. Аналитика травмы в эстетическом дискурсе / М. П. Фокеева — Текст : непосредственный //Культура и искусство. – 2020. – №. 3. – С. 13-22.
23. Черняков, А. Н., «Снаружи всех измерений»: имперсональная топика Егора Летова / А. Н. Черняков, Т. В. Цвигун. — Текст : непосредственный //Вестник Балтийского федерального университета им. И. Канта. Серия: Филология, педагогика, психология. — — №. 4. — С. 63-70.
24. Шадрихина, И. А. Поэзия Егора Летова. Футуризм и архаика / И. А. Шадрихина. — Текст : непосредственный //Acta Eruditorum. — 2014. — №. 17. — С. 50-53.
25. Шерстнёва, Е. С. Кто сказал «Хой»? (специфика летовского интертекста) / Е. С. Шерстнёва — Текст : непосредственный // Русская рок-поэзия: текст и контекст. – 2014. – № 15. – С. 260-270.
26. Штoмпка, П. Культурная травма в посткоммунистическом обществе. Статья вторая. / П. Штомпка — Текст : непосредственный // Социологические исследования. – 2001. – № 2. – С. 3-12.

SOURCES

1. Letov, E. (1995). Egor Letov: «Na Zapade zhivyh uzhe ne ostalos’…». Pravda, 04.19 (Iss 72).
2. Letov, E. (1991). Egor Letov: 200 let odinochestva. Kontr Kul’t Ur’a , Iss3, 7-13.
3. Letov, E. (2001b). Egor Letov: Rok — eto delo proigravshee. NASH, 1–2.
4. Letov, E. (1995). Egor Letov: Russkij Proryv. Sovetskaya Rossiya, 7.12. (Iss. 145).
5. Letov, E. (2004). ZHizn’ Kak CHudo. Afisha, 3.10 (Iss. 17 (37)), 34-40

 

REFERENCES

1. Aleksandr, D. (2013). Smysly social’noj zhizni: Kul’tursociologiya [Meaning of social life: culturosociology]. : Izd. i konsaltingovaya gruppa «Praksis», 640 p.
2. Aleksandrov, A.A. (2011). Analitiko-katarticheskaya terapiya [Analytical and cathartic therapy]. Vestnik psihoterapii, SPb. Iss. 40(45), 9-22.
3. Al’perovich, V. D. (2008). Krizis autentichnosti: social’no-psihologicheskij aspekt [Crisis of authenticity: socio-psychological aspect]. Severo-kavkazskij psihologicheskij vestnik, 6 (Iss 1), 33-40.
4. Bibler, V. S. (1993). Samostoyanie cheloveka. Predmetnaya deyatel’nost’ v koncepcii Marksa i samodeterminaciya individa. [Self-determination of the individual. Object activity in Marx’s concept and self-determination of an individual]. Kemerovo: «ALEF» Gumanitarnyj Centr, 96 p.
5. Gololobov, I. (2016). Pank v Rossii: kratkaya istoriya evolyucii [Punk in Russia: a short history]. Logos, 26 (Iss. 4(113)), 27-62.
6. Derisi, O.N. (2008). CHelovecheskaya podlinnost’ [Human Authenticity]. Identichnost’: Hrestomatiya — M.: Izdatel’stvo Moskovskogo psihologo-social’nogo instituta, 20-24.
7. Dobrina, O. A. (2019). Social’nye riski sovremennosti i ugrozy identichnosti: sistemnyj analiz koncepcii kul’turnoj travmy P. SHtompki [Social risks of modernity and the threats to identity: systematic analysis of p. Sztompka’s concept of cultural trauma]. Sistemnaya psihologiya i sociologiya, Iss. 3(31), 105-116. – DOI 10.25688/2223-6872.2019.31.3.10.
8. Domanskij, YU. V. (2018). Formul’naya poetika Egora Letova: Monografiya. [Egor Letov’s formula-based poetics: a monograph]. M.; Kaluga; Veneciya: Bull Terrier Records, 160 p.
9. ZHogov, S. S. (2001). Konceptualizm v russkom roke («Grazhdanskaya Oborona» Egora Letova i Moskovskaya konceptual’naya shkola) [Conceptualism in Russian Rock (Egor Letov’s Grazhdanskaya Oborona and Moscow Conceptual School)]. Russkaya rok-poeziya: tekst i kontekst, Iss. 5. 190-201.
10. Klenovskaya, V. A. (2023). Poeticheskij yazyk kak sposob bytiya cheloveka: praktika autentichnosti [Poetic language as a way of being human: the practice of authenticity] [Dis. of Cand. of Philosophy]. «YUzhno-Ural’skij gosudarstvennyj gumanitarno-pedagogicheskij universitet», CHelyabinsk, 196 p.
11. Klyukina, L. A. (2020). Koncepcii avtokommunikacii v gumanitarnom znanii XX veka: sravnitel’nyj analiz [The concepts of autocommunication in humanities knowledge of the 20thcentury: comparative analysis]. Kul’tura. Obrazovanie, Iss. 4(38), 11-28., DOI 10.34130/2233-1277-2020-4-11.
12. Kolesnik, M. V. (2018). YUrodstvo sibirskogo panka: masshtabirovanie lokal’nogo [The foolishness of the siberian punk: scaling the local]. Vizual’nye obrazy sovremennoj kul’tury. Izuchaya lokal’nost’: fundamenal’nye skhemy i issledovatel’skie praktiki, 87-89.
13. Korchinskij, V. (2016). Dialektika voennogo mifa. Egor Letov i (post) sovetskaya politika pamyati [Dialectics of a war myth: Yegor Letov and (post)Soviet politics of memory]. Dialog so vremenem, Iss. 54, 251-265.
14. Letov, E. (2009). Avtografy. CHernovye i belovye rukopisi [Autographs. Draft and white manuscripts]. Novosibirsk: Kul’turnoe nasledie, 192 p.
15. Letov, E. (2001a). Egor Letov: Priyatnogo Appetita! [Egor Letov: Bon Appetit! ]. Egor Letov. YA ne veryu v anarhiyu. – M.: OOO «Skit Interneshnl», Iss. 3, 75-87.
16. Letov, E. (2018). Stihi [Poems]. M.: Vyrgorod, 548 p.
17. Lyotin, N. (2011) YU. Mifopoeticheskij kontekst poezii Egora Letova [Mythopoetic context of Yegor Letov’s poetry] Russkaya rok-poeziya: tekst i kontekst, 12, 195-203.
18. Litvina, D. A. (2019). CHto znachit byt’ nastoyashchim: molodezhnye kul’tury v poiskah autentichnosti [What it means to be «true»: youth cultures in search of authenticity]. Monitoring obshchestvennogo mneniya: ekonomicheskie i social’nye peremeny, Iss. 1 (149), 324-341.
19. Rymar’, T. N. (2013). Problema autentichnosti hudozhestvennogo vyskazyvaniya v situacii krizisa yazyka v HKH v. [The problem of authenticity of artistic utterance in the situation of language crisis in the twentieth century]. Samara: Samarskij gos. un-t, kafedra russkoj i zarubezhnoj literatury.
20. Stankovich, Z. G. (2019) Refleksiya sobstvennoj zhizni i smerti v tekstah proizvedenij Egora Letova [Reflection of own life and death in the works of Yegor Letov] Russkaya rok-poeziya: tekst i kontekst, Iss. 19, 182-187.
21. Temirshina, O.R. (2022). Grammatika poeta. Struktury vnutrennej rechi v lirike Egora Letova [Poet’s grammar. Structures of inner speech in Egor Letov’s lyrics]. Vestnik Tomskogo gosudarstvennogo universiteta. Filologiya, Iss. 80, 269–290. doi: 10.17223/19986645/80/13
22. Fokeeva, M. P. (2020). Analitika travmy v esteticheskom diskurse [Analitics of trauma in aesthetic discourse]. Kul’tura i iskusstvo, Iss. 3, 13-22.
23. CHernyakov, A. N. (2017) «Snaruzhi vsekh izmerenij»: impersonal’naya topika Egora Letova [Outside of all dimension: the motive complex of impersonality in Yegor Letov»s poetics] Vestnik Baltijskogo federal’nogo universiteta im. Kanta. Seriya: Filologiya, pedagogika, psihologiya, Iss. 4. 63-70.
24. SHadrihina, I. A. (2014). Poeziya Egora Letova. Futurizm i arhaika [ Poetry of Yegor Letov. Futurism and archaic]. Acta Eruditorum, Iss. 17, 50-53.
25. SHerstnyova, E. S. (2014). Kto skazal «Hoj»? (specifika letovskogo interteksta) [Hho said ‘Hoy’? (specificity of Letov’s intertext)]. Russkaya rok-poeziya: tekst i kontekst, Iss. 15, 260-270.
26. SHtompka, P. (2001). Kul’turnaya travma v postkommunisticheskom obshchestve. Stat’ya vtoraya. [Cultural trauma in a post-communist society]. Sociologicheskie issledovaniya, Iss. 2, 3-12.

 

[1] Летов, Е. Ответы на вопросы посетителей официального сайта Гражданской Обороны, 23.02.06 // Гражданская оборона. Официальный сайт группы. — 2006. — URL: https://www.gr-оborona.ru/pub/offline/1140696028.html (дата обращения: 12.04.2024) — Текст : электронный.