Дзялошинский И. М., Пильгун М.А. Медиатекст: особенности создания и функционирования : учебник. — 2-е издание, исправленное и дополненное. — Издательство Юрайт. — 2019. (Бакалавр и магистр. Академический курс). — ISBN 978-5-534-11621-2.

Человек воспринимает мир через призму базовых категорий, которые отображают коллективные представления и общественное устройство, упорядочивают социальные отношения и таким образом воспроизводят социальные солидарности[1]. В основе этого дюркгеймовского тезиса лежит предположение о взаимной обусловленности форм знания и общества, сформулированное в античной общественной мысли. Солидаристской традиции в социологии знания противостоит критическая теория, получившая наиболее последовательное воплощение в неомарксизме: формы знания не столько способствуют воспроизводству коллективного целого, сколько используются доминирующими (либо стремящимися к доминированию) группами для навязывания другим собственных интересов и сохранения (либо завоевания) властных позиций. Соответственно, анализ текстообразования в обществе направлен прежде всего на обнаружение отношений господства и подчинения, определяющих содержание идеологий как форм социальной репрессии.

Текстовые объекты имеют отличительные черты, маркеры социальной принадлежности. В рамках одного и того же языкового сообщества существует множество языков разных социальных групп. Различаются «правильный» литературный язык и просторечие, норма и узус. Если официальный язык, как правило, близок языку высших слоев общества, то на просторечии говорят массы. К локализации языков стремятся профессиональные и локальные сообщества. Социальные границы речи играют важную роль в воспроизводстве вертикальной мобильности. Так, свободное владение языком, который востребуется в официальных ситуациях, создает явное преимущество детям из высокостатусных семей при приеме на работу, в университетских аудиториях. Использование профессионального языка позволяет сохранять привилегированные позиции группам высокооплачиваемых и обладающих престижем профессионалов, ограничивая доступ в эти группы непосвященных[2] [3].

В современном обществе, где письменность доминирует над устным словом, тексты становится неотличимыми от реальности. В работах Р. Барта, Ж. Лакана, М. Фуко развернут тезис о тексте как субъекте социального воздействия, агенте преобразующих и структурирующих социальных практик. Р. Барт вводит понятие «письмо», под которым понимается «опредметившаяся в языке идеологическая сетка, которую та или иная группа, класс, социальный институт и т. п. помещает между индивидом и действительностью, понуждая его думать в определенных категориях, замечать и оценивать лишь те аспекты действительности, которые эта сетка признает в качестве значимых»[4]. Несколько иной смысл вкладывает в понятие письма М. Серто, который подразумевает под ним целенаправленную, последовательную и регулируемую практику по производству орудий освоения и систематизации окружающего пространства. Возникновение данной практики Серто связывает с переходом к модерну, когда, начиная с эпохи Реформации, на фоне разложения общества и упадка церкви возник миф о реформировании их обоих по образцу текста — той модели, в качестве которой должно было выступить Священное Писание.

Серто подчеркивает, что признаком современной эпохи является изменение отношения к языку. Если до наступления современной эпохи поучающим текстом был текст Писания, сакральный голос, ждущий от читателя (а на самом деле слушателя) «воли к слушанию», внимания к содержанию высказывания, поскольку в нем зашифрованы тайны мира, то в эпоху модерна с исчезновением Верховного говорящего центр тяжести переместился на высказывание как таковое, на то, кто теперь говорит и кому.

Как отмечает Ж.-Ф. Лиотар, в обществе, основанном на письменности, становится актуальной проблема, не знакомая обществу устной традиции, а именно проблема легитимации, ответа на вопрос, по какому праву рассказчик, оторванный как от слушателя, так и от диегесиса, рассказывает то, что он рассказывает1. При подобной изоляции субъекта язык объективируется. Тот, кто господствует над языком, получает в свои руки и власть над обществом, право задавать код общественно-экономического развития и, соответственно его нормам, расставлять по местам, контролировать, сортировать тех, кто не наделен подобной властью над языками.

Как только текст начинает рассматриваться в качестве социального объекта, взаимодействующего со своей аудиторией, для его социологического анализа оказывается недостаточным изучение высказывания или сообщения самого по себе, без учета взаимных ориентаций участников коммуникативного процесса и социального контекста, или коммуникативной ситуации. Примерно такие задачи ставил перед собой классический контент-анализ, который Б. Берельсон определял как «объективное, систематическое и количественное описание явного содержания коммуникации»[5] [6].

Выводы интерпретативной социологии в сочетании с положениями теории речевых актов довершают образ текста как социального объекта. Это объект, эффективность воздействий которого укоренена в нормативной структуре общества, содержит в себе признаки собственной социальной и институциональной принадлежности. К таким признакам относятся, во-первых, индексы социального статуса, характеризующие автора текста как члена сообщества, относящегося к определенному классу, этносу, полу и возрасту. Индикаторами речи высокостатусных членов общества являются богатство словаря и точность используемых обозначений, низкая степень интенсивности оценки, выражаемой с помощью речи, ровная интонация, размеренный темп речи, свобода жестикуляции в пределах поддерживаемого этикетно определенного режима общения и т. п.[7]

Во-вторых, текстовый объект включает характеристики, свидетельствующие о его институциональной принадлежности. Их, по мнению Лиотара, можно назвать институциональными ограничениями на языковые игры: они обрывают возможные связи в коммуникативных сетях (есть вещи, о которых не принято говорить), отдают предпочтение некоторым классам высказываний, господство которых характеризует дискурс определенной институции (команда в армии, молитва в церкви, рассказ в семье, постановка вопросов в философии), определяют структуру текстов: соответствующие каноны задают различный состав и порядок следования частей для таких текстов, как проповедь, научный доклад, выпуск теленовостей1.

Третий класс социально обусловленных признаков — это те, которыми текст обладает в силу принадлежности к конкретной ситуации общения (является ли это общение формальным или неформальным, личным или безличным, устным или письменным, присутствуют ли при нем заинтересованные свидетели и т. д.). Перечисленные индикаторы являются носителями информации о социальном контексте коммуникативного сообщения, которая необходима индивидам для распознавания и понимания речевых актов.

Текст, являющийся источником социального воздействия, в свою очередь, сам претерпевает трансформации и модификации под влиянием структуры знаний воспринимающего индивида.

По мнению Т. ван Дейка, в основе ментальных схем лежат не абстрактные знания о стереотипных событиях и ситуациях, а личностные представления носителей языка, аккумулирующие их предшествовавший индивидуальный опыт, установки и намерения, чувства и эмоции[8] [9].

Смысл текста, его значение для индивида являются функцией той укорененной в социальном опыте индивида когнитивной схемы, которая привлекается для его понимания. В любом случае — будь это сам текст либо его социальный контекст — он состоит из символических элементов, и эти элементы организованы таким образом, что сообщают определенный порядок коммуникативному процессу[10].

Символические элементы, включая их организацию, являются наблюдаемыми. Даже интерпретация текста отдельным читателем или слушателем является наблюдаемой в той мере, в которой она доступна фиксированию. В широкой трактовке текстом является не только печатное слово или устное высказывание, но и положения тела (язык тела), жесты и мимика, интонация, структура текста, длительность говорения, пауза в разговоре и даже молчание в той мере, в которой оно значимо для собеседника. Правила, по которым таким различным элементам приписываются значения, являются по своей сути социальными. При этом социологический анализ текстов ориентирован на взаимосвязь текста и социальной структуры, а также на возможность дискурсивного воздействия на структуру; отношения между культурными феноменами и социальными акторами, особенно на процессы взаимодействия с символическими мирами.

[1] Durkheim Е. The elementary forms of religious life / Trans, and with introdoductionby Karen E. Fields. N. Y. ets. : The Free Press, 1995.

[2] Маркс К. Немецкая идеология // Маркс К., Энгельс Ф. Собр. соч. Т. 3. М. : Политиздат, 1956.

[3] Bourdieu Р. Language and symbolic power / J. P. Thompson (Ed.) ; Transl. G. Raymond,M. Adamson. Cambridge : Polity Press, 1992.

[4] Барт P. Избранные работы. Семиотика. Поэтика : пер с фр. / сост., общ. ред.и вступ. ст. Г. К. Косикова. М. : Прогресс, 1994.

[5] Лиотар Ж.-Ф. Состояние постмодерна / пер. с фр. Н. А. Шматко. СПб. : Алтейя,1998.

[6] Вегекоп В. Content analysis in communication research. Glencoe : Free Press, 1952.

[7] Карасик В. И. Язык социального статуса. М. : Институт языкознания РАН ; Волгоградский пединститут, 1992.

[8] Ван Дейк Т Язык. Познание. Коммуникация : пер. с англ. / сост. В. В. Петрова ; подред. В. И. Герасимова; вступ. ст. Ю. Н. Караулова и В. В. Петрова. М. : Прогресс, 1989.

[9] Ван Дейк Т. Язык. Познание. Коммуникация.

[10] Vocabularies of public life: empirical essays in symbolic structure / R. Wuthnow (Ed.).London : Routledge, 1992.